Герой3
ГОД 1941
Грохот, адский грохот вдруг разорвал свежую тишину летнего утра.
  Нина, еще не проснувшись, упала с узкой кровати на пол, сброшенная тугой волной сладко пахнущего воздуха. Осколки стекла зазвенели по комнате.
  Потом загрохотало еще и еще. Стены тряслись от гулких ударов. Было жутко. Было страшно.
  Нина на четвереньках, накрывшись одеялом, поползла к двери. Когда она приоткрыла дверь, грохнуло еще сильнее. Оконную раму вынесло и она рухнула на кровать матери. Хорошо, что та, сегодня, работала в ночную смену. А воздушная волна так ударила по двери, что Нине сильно прищемило пальцы. Она сразу не заметила этого, выскочив, все же, в коридор. А там наткнулась на какого-то белого человека. Он весь был в белом и даже лицо. А вот руки были ярко-красные. Сначала Нина завизжала, но потом вдруг узнала соседа по коммунальной квартире - Наума Петровича.
  Он шевелил губами, но за грохотом ничего не было слышно. Только странные - испуганные? ошалевшие? ужаснувшиеся? - глаза. Широкие, как мамины блюдца. Почему-то черные и глубокие.
  Внезапно грохот стих. Еще барабанило чем-то осыпающимся по жестяным трубам и подоконникам, где-то что-то затрещало, как поленья в разгорающейся печке, но главный грохот стих.
  -Софушку убило, Софушку убило, Софушку убило... - вдруг услышала Нина Наума Петровича.
  Из соседней двери выскочил - в трусах и майке - еще один сосед. Высокий и мосластый дядя Андрей:
  -Землетрясение, что ль? Я когда в Баку работал, там землетрясение было...
  А Наум Петрович поднял свои красные руки. С них что-то капало:
  -Софушку-то убило, Софушку...
  Нина, совершенно не обратив внимания, что стоит перед мужчинами в одной ночной рубашке бросилась в комнату Наума Петровича.
  Супружеская кровать была залита тем же красным, бившим оттуда, где у Софьи Васильевны раньше была голова. А тело ее, странно сломавшись, скатилось голыми ногами на пол.
  Нина страшно закричала и бросилась обратно в коридор, где муж Софьи Васильевны вдруг упал, забившись в истерике, на пол. И бессвязно зарыдал:
  -Сон же, а щипайте, щипайте же меня, а? Сон, сон, сон, сон.... АААААААААААААА!!!
  Крик его был так тонок, так нелеп, так чудовищен, что Нина не выдержала и бросилась на кухню. Та была также усыпана осколками стекла. И какими-то еще горячими железяками. Она подбежала к окну, совершенно не замечая, как стекло режет ее подошвы голых стоп.
  А на улице бегали какие-то люди - некоторые одетые, большинство в нижнем белье. Утреннее небо занималось зарей. Где-то выли сирены пожарной охраны.
  Нина вдруг почувствовала легкую боль в левой ступне. Она приподняла ногу и увидела разрез, из которого торчала стекляшка. Машинально она выдернула ее. Почему-то успокоилась. И пошла к себе, стараясь ступать уже осторожнее. И оставляя за собой кровавые следы.
  А в коридоре дядя Андрей облапил ручищами Наума Петровича, содрогавшегося в рыданиях.
  Она - бочком, бочком вдоль стенки - прошла в комнату, где переоделась, залепив ранку пластырем. А потом выскочила на улицу.
  Город горел. Дымно, страшно, крикливо.
  Нина побежала к райкому комсомола. А куда должна была бежать секретарь ячейки историко-филологического факультета педагогического института?
  Это было недалеко. Всего три квартала от дома.
  Это были самые страшные три квартала в ее жизни. Горели какие-то развалины, на тротуарах лежали люди. Некоторые мертвые. Большинство раненые.
  Выли собаки, кричали дети, гудел огонь. И, по-прежнему, пахло какой-то жженой сладостью.
  Райком стоял. Только некоторые стекла на первом этаже были выбиты. Около дверей стоял первый секретарь - Коля Шитов. Маленького роста, с нелепой бороденкой в три волоска - всегда выглядел весьма грозно. А сейчас тем более. Он не орал, пытаясь перекричать шум, а наоборот, говорил спокойно. Но его было слышно всем.
  -Собираем свои ячейки и помогаем в больницах и госпиталях. Заводские - кто свободен от смен - на помощь пожарным. Разбирать завалы, помогать милиции. Люди в панике, сами понимаете.
  -Николай Иванович! Что происходит-то?
  Тот колебался не больше мгновения:
  -Бомбежка. Может провокация. А может...
  Непроизнесенное слово вдруг заметалось эхом в головах людей. Слово, вынырнувшее откуда-то из прошлого. Слово, которого ждали, но ждали не так, не так.
  'Вот и дожили' - вдруг у Нины мелькнула нечаянная мысль. А потом еще одна: 'пережить бы...'
  -А, педагогиня наша! - вдруг заметил ее Шитов. - Собирай своих комсомолочек. Всю ячейку. И бегом обратно. Руки нужны, Нина. Рук не хватает. За час обернешься?
  И также - вдруг - отвернулся.
  Она не стала его расспрашивать. Просто помчалась вниз по брусчатой улице к Наташке Фарафонтовой. А от нее уже к другим, а те другие к третьим и так по цепочке.
  Слава Богу, живы были все. И даже не ранены. Кроме самой Нины - с этим дурацким порезом на подошве ступни. Впрочем, она уже совсем его не замечала. Саднило что-то, да и ладно.
  Последняя в списке была Леночка Семененко. Жила она на Взгорье. Нина застала ее уже собранной. Ленка понимала, что комсомольцы сейчас нужны в городе как никогда. А на само Взгорье бомбы не упали. Ничего там интересного для фашистов не было. Чем врагу интересны деревянные дома?
  А когда пошли обратно, и повернули из Ленкиного переулка на спуск со Взгорья к Центру - вдруг остолбенели.
  Черные столбы дыма поднимались в летнее безоблачное небо уродливыми пальцами. А там, вверху - расплывались мглистой шапкой.
  -Нин, война, что ль? - шепнула Леночка, прижавшись к ее локтю.
  -Не знаю, Лен...
  Весь день девчонки из педагогического были на подмоге в райкоме комсомола. То пакет отнести на автобазу, то помочь принять раненых и разместить их в кабинетах, то согреть воды Моисею Яковлевичу - стоматологу из райбольницы - оперировавшему на райкомовских столах. Достававшему из ран щепки, осколки, стекло. К полудню суета приутихла.
  Леночка все это время сидела у круглой тарелки радиоприемника. 'Связисткой будешь' - буркнул ей секретарь Шипов. - 'Слушай внимательно, что там Москва скажет'.
  Сам же постоянно бегал к телефону, пытаясь связаться с областью. Но почему-то связи с обкомом не было. А когда появилась - то и там ничего внятно объяснить не могли. Областной центр тоже бомбили. Самолеты с крестами на крыльях. Немцы? Возможно, немцы. А больше не кому. Разве что румыны?
  -Тише, тише! - вдруг закричала Леночка. - Передают важное правительственное сообщение!
  И в здании вдруг стало тихо. Даже, кажется, раненые перестали стонать.
  И в этой, до жути, до боли в стиснутых зубах звенящей, тишине зазвучал голос Молотова. Глухой, какой-то надтреснутый, но взволнованный. Очень взволнованный.
  '...причем было убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены так же с румынской и финляндской территорий. Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и...'
  И люди внутри здания, и люди, стоявшие перед райкомом и, весь город, и, наверное, вся страна бесшумно выдохнули разом:
  -Война!
  Когда Молотов закончил речь, все еще стояли в оцепенении.
  Секретарь райкома повернулся к Нине:
  -Последние слова Вячеслав Михалыча слышала?
  -Что? А... Да! Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами, - без запинки ответила Нина.
  -Завхоза дядю Митю знаешь?
  -Конечно, - кивнула Нина.
  -Возьмёте у дяди Мити красную ткань и краску. Белую. Сделайте транспарант. Повесим над райкомом. Чтобы не забыли.
  Ни Шитов, ни Нина не знали, да и не могли знать, что эти слова забыть уже не сможет никто и никогда. Но тогда, днем двадцать второго, этот транспарант был нужен людям как никогда и ни одно слово.
  Через час девчонки растянули полотнище над входом в здание. Краска стремительно сохла на жарком солнце самого длинного дня в году.
  Мимо тяжело шагали мужчины. Они были еще в своем, гражданском. Но походка их вдруг превратилась в солдатскую - размеренную и уверенную. Они шли в военкомат. Сами шли. Без повесток. Шли и смотрели на белые слова на красном фоне:
  'Победа будет за нами'.
  Нина глядела им спины, щурясь в окне второго этажа. И почему-то кусала губы.
  А вот и пошла и комсомольская молодежь. Эти шли по другому. Не как хмурые мужики. Строем шли, с песнями, с посвистом.
  -Эй, Нинка! Пошли с нами, фашиста бить! - закричал кто-то из третьей шеренги, замахав кепкой.
  Она сначала не узнала крикуна. А потом пригляделась:
  -Коська, ты? А где чубчик, Коська?
  -Сбрил! Да не страшно! Отрастет через месяц! Как раз войну закончим!
  И споткнулся.
  Парни дружно заржали над ним, едва успев подхватив под локти.
  -Иди, давай! А то расшибешься и до войны не дойдешь!
  Девчонки долго махали им платками, высунувшись из окон почти по пояс.
  А парни снова запели
  -Дан приказ ему на запад!
  Ей в другую сторону!
  Уходили комсомольцы...
  Уходили...
  Уходили и обещали вернуться.
  А под вечер пришел приказ из области.
  Эвакуация.
  И впрямь... 'Ей в другую сторону...'